Жизнь имеет смысл, только если человек лежит в траве и смотрит в небо. Желательно, чтобы это было на берегу реки. Также желательно иметь в зубах травинку.
В одном городе был белый собор. Он стоял на самом берегу, высоко на холме, в окружении приземистых старинных построек жёлтого цвета. Разговаривать с этими классическими старцами собору было не о чем: они только и делали, что вспоминали те времена, когда выше них в городе никого не было, да ругали собак и машины, от которых становились всё желтее и желтее. Поэтому собор беседовал с облаками. А облака в этом городе были особенные — мощно-кучевые, белые и огромные. Они громоздились до самого неба, а их слои и струи слоились и струились, принимая удивительные формы. Правда, формы эти быстро менялись — а вместе с ними и характеры облаков.
— Доброе утро! — обращался только что проснувшийся собор к добродушному носатому фламандцу, наплывавшему на него со стороны восхода.
— Добрейшее! — хохотал фламандец, распахивая толстенькие ручки для объятий. — Душ, душ, душ, и никакие протесты не принимаются!
— Конечно, конечно, самое время, — охотно соглашался собор.
— Как славно жить в мире и помогать друг другу! — радовался фламандец, пуская первую струю.
— Да чем же я-то вам помогаю?
— А вы думаете, легко таскать по небу такое брюхо? А теперь оно меньше, меньше, меньше…
Собор еле успевал отфыркнуться всеми водосточными трубами, а никакого фламандца уже и в помине не было. На его месте болтался тощий джинн с узкой головой, словно только что выпущенный из бутылки кока-колы.
— Так. Выполняю желания в течение трёх секунд! — объявлял джинн. — Думать некогда, быстренько решайте, что вам нужно от жизни! Время пошло. Раз…
Вопрос был серьёзный, и собор всё-таки морщил купол в задумчивости, а тем временем джинн, закинув бороду за плечо, превращался в небольшого ангела в хитоне.
— Тяжело вам, наверное, всё на одном месте стоять? — сочувствовал ангел.
— Да уж, не весело, — вздыхал собор. — Но зато есть, знаете ли, некоторая стабильность…
Кому это он говорит о стабильности? Ангел давно исчез, и на его месте чистое небо.
«И вот так, — думал собор, — будет всю жизнь. Ни одного друга, только случайные знакомые. Сколько их уже было! Мне и половины не упомнить. А как бы мне хотелось иметь постоянного собеседника… Вот взять фабричные трубы: у них есть свой постоянный дым. Грязный, удушливый, безусловно вредный, но свой. Почти семья. А у меня никого нет и никогда не будет, один только звон».
И собор вздыхал так тяжело, что его колокола вздрагивали и начинали гудеть, а люди, слыша это, принимались сочувственно втекать ему внутрь.
«Ну что ж, пора за дело», — думал собор. Он любил свою несложную работу: открывать и закрывать двери, запускать гулкое эхо при песнопениях и осторожно подпевать органу. Слух у него был абсолютный, но голос тяжеловатый.
В пять вечера над ним пролетал самолёт.
— Ну, как там в Бомбее? — интересовался собор.
— Забомбеить бы его, — каламбурил старый боинг. — Жарко, душно и ни одной родной души.
— Устал?
— Устал. В ангар бы поскорее. И маслица мне, маслица…
— Слушай, а это трудно — летать?
— Летать не трудно, а скучно. Особенно если внизу ни черта не видно. Но ты, браток, извини, спешу я, завтра поболтаем, ладно?
— Ну, пока, пока.
Поздно вечером его закрывали и оставляли наедине с грустными мыслями. Он никак не мог заснуть и считал в небе молчаливых слонов почти до самого утра. А зимой и вовсе было не с кем поговорить, потому что облачность становилось тяжёлой, густой и бесформенной, как на Юпитере. Собор принимался перебирать прошлое, но и оно было туманным. С трудом вспоминалось, как его строили, как освящали. А потом потянулась долгая череда дней, заполненных службой и беседами с мимолётными облаками. За всю свою жизнь он мог припомнить не больше десятка особенных дней: редкие северные сияния, несколько рок-концертов на площади да ещё жемчужно-голубые светящиеся облака, которые за сто лет жизни ему довелось видеть всего три раза.
Жёлтые старцы его ругали:
— Ты, брат, витаешь в облаках. Ты, брат, предаёшься несбыточным мечтам, не замечая окружающие тебя культурные ценности. Не соборное это дело, несерьёзное, не тем у тебя купол занят. Все к тебе с уважением относятся, иностранцы приезжают на нас с тобой посмотреть.
— Беседовать с облаками — самое серьёзное дело, — возражал собор.
— Это ещё почему?
— Да потому, что мы с вами вечные, а у них каждая минута последняя. Им тоже поговорить хочется.
— Он совсем свихнулся, — вздыхали старцы. — С мёрзлым паром разговаривает.
— Да пошли вы все! — сердился, наконец, собор. — Наплевать мне на вас с четырёх колоколен!
— Эх, ты! А еще кафедральный. Ты бы о Боге подумал!
На это собор ничего не отвечал. Отношения с Богом у него были сложные. С одной стороны, кафедральное положение, конечно, обязывало верить. А с другой — в небе всё так быстро менялось, что собор чувствовал: никакому Богу там всё равно не удержаться. Поэтому, чтобы не запутаться, он предпочитал совсем не думать о вечном. Его купол был заполнен только воздухом и светом, и лишь изредка туда залетала какая-нибудь шальная ласточка и проносилась быстро, как мысль, от окна к окну.
Но однажды осенью случилось нечто необычайное.
Накануне вечером он простудился. День был холодный, с самого утра дул пронзительный ветер, потом небо обложило, и стал накрапывать дождь. Собору нездоровилось, у него поднялась температура, запотели стекла, заныли старые трещины, и ближе к ночи он стал бредить. Вся облачная жизнь пошла кувырком. То ему чудился профиль дамы в шляпке, и он кричал: «Мадам, подождите секундочку!» — но вместо мадам в небе, раскинув руки, падал безголовый актер. То усатый лопоухий дьявол с длинной шеей тащил за собой огромное туловище цвета гангрены. Пролетал самолёт с отрывающимся хвостом, кричал: «Всех забомбею!» — но тут же исчезал, и на его месте ещё долго тянулся хвост без самолёта.
Ночь прошла без сна, а перед самым рассветом собор вдруг увидел, что с запада тяжело наползает гигантская чёрная туча — такая высокая, что, казалось, по ней можно было забраться на самую вершину неба. Что-то в этой туче казалось очень знакомым, хотя собор и понимал краем купола, что знакомых туч не бывает.
Туча подползала всё ближе и ближе и, наконец, остановилась прямо над ним. Рта у неё не было, но где-то посередине было прорезано два длинных недобрых глаза. Сквозь прорези выглянула пара солнечных лучей, но, увидев, как внизу всё серо, лучи переглянулись и спрятались обратно.
И тут собор вздрогнул. Он понял: туча в точности повторяла форму его, собора. Только он был белый, а она — совершенно чёрная. Он вспомнил, как одно облачко рассказывало ему, что над озёрами в жаркий день иногда висят облака точнехонько по форме озера.
«Наверное, я всё ещё брежу», — подумал собор, а потом спросил вслух:
— Ты кто?
В ответ туча громыхнула так, что у собора заложило трубы. С диким ором рванули вверх вороны, чернившие купол. Они неслись к туче, но на полпути вдруг чего-то испугались и так же внезапно всей стаей ринулись в сторону.
И тут полыхнуло огнём. Небо превратилось в собственный негатив, а озарённый собор почувствовал, что сейчас случится что-то непоправимое.
И действительно, в следующее мгновение он содрогнулся от страха всеми колоннами: прямо в его купол впилась молния. Она ударила и замерла: разряд длился и длился, а собор жадно впитывал его до тех пор, пока внутри у него не стал разгораться ответный пожар.
Одна за другой, как свечи, вспыхнули все четыре колокольни. От главного купола винтом уходил вверх густой чёрный дым, сливаясь с тучей. Туча росла на глазах и уже, казалось, накрыла весь город.
«Вот, — думал собор, разгораясь, — сейчас весь мой дым поднимется к туче, от меня ничего не останется, я сам стану тучей, я стану самой большой в мире тучей, а потом ударю с такой же силой о землю, прольюсь дождём, и так кончится моя жизнь».
С грохотом рушились перекрытия. Огонь перекидывался на жёлтых старцев, в городе разгорался ночной пожар. Люди внизу в панике носились взад-вперёд, не зная, что делать. А потом рухнул купол.
Верховой ветер, который дует среди облаков, начал уносить гигантскую тучу в море. Не было видно ничего, кроме звёздного неба наверху и тёмного моря внизу.
— Кто же я теперь? — думал бывший собор, ставший тучей. — На что я похож? Похожа? Похоже? Я не знаю.
Он с каждой секундой набирался электричества и становился грозовым. Им овладело чувство новой силы, и он жадно вбирал в себя попадавшуюся на пути мелкую облачную россыпь. Он чувствовал, как в нём копится заряд, зреет новая молния. И вдруг в один миг чернота вокруг стала ослепительно белой. Это была его первая молния. За ней последовала вторая, третья, потом ещё. Поливая огнем и водой притихшее море, чёрная туча неслась, теряя себя, сама не зная куда.
* * *
Он очнулся над морем в ясном синем небе и, оглядев самого себя, понял, что от него осталось только небольшое облачко тёмно-серого цвета. Рядом маячило белое облако чуть побольше, похожее на ангела.
— Привет, заяц! — радостно приветствовал его ангел. — Нам по пути, да?
— А… где мы? Ой, не приближайтесь, пожалуйста, а то вы со мной сольётесь!
— Да я и не собираюсь. Больно надо! Что я, зайцем никогда не был, что ли?..
— Почему зайцем?
— Да потому что ты сейчас заяц серый, разве ты не чувствуешь?
Бывший собор прислушался к себе и обнаружил, что внутри у него всё ещё гнездится страх. Но он решил не подавать виду: заяц так заяц — теперь ему было всё равно, кто он такой.
— А где мы летим? — спросил он у ангела.
— Уже залив перелетели. Видишь шпили? Значит, город совсем близко. Я там ещё никогда не был.
— А я тем более. Слушай, а ты знаешь, ты уже не ангел!
— Ну и ладно. Я теперь, должно быть, горный орёл, — беззаботно отвечал бывший ангел. — То есть сейчас буду. А вот ты уже совсем ни на что не похож. Так, клякса серая. Боишься, что ли?
— Нет. То есть уже меньше боюсь, — отвечал бывший заяц, следя за тем, как на горизонте добродушный волк превращается в добродушного медведя.— А знаешь что? Поплыли вон к тому важному собору, поболтаем?
— Это ещё зачем?
— Ну, так. Наверно, скучно старику.
— Ну, давай, — согласился временный орёл. — Только ты форму прими какую-нибудь, а то смотреть противно. Да не бойся, это не больно.
— А я уже не боюсь. Сейчас попробую… Вот, например, толстый такой фламандец подойдет?
— Угу. Только тебе одному не потянуть. Тощий ты.
— А что делать?
— Сливаться надо.
— Ну так давай!
* * *
В одном городе был островерхий собор. Он стоял на берегу залива, у самой воды, в окружении старинных построек жёлтого цвета. Разговаривать с этими старцами собору было не о чем, и потому он беседовал с облаками.
— Доброе утро! — обращался только что проснувшийся собор к добродушному носатому фламандцу, наплывавшему на него со стороны восхода.
— Добрейшее! — хохотал фламандец, распахивая толстенькие ручки для объятий. — Душ, душ, душ, и никакие протесты не принимаются! 2008
Андрей Дмитриевич Степанов (род. в 1965 г. ) — доктор филологических наук, литературовед, писатель, переводчик. Автор книги «Проблемы коммуникации у Чехова» (2005), сборника «Сказки не для людей» (2009) и романа «Эликсир князя Собакина» (2011, в соавторстве с О. Лукас). «Руководство по наблюдению кучевых облаков» — одна из десяти сказок указанного сборника.
Комментариев нет:
Отправить комментарий